По Петербургу Достоевского: у Сенной площади.

У Питера, наверное, есть два центра (или два сердца). Один — образцовый и привлекательный — это для туристов, как бы интересующихся архитектурой и историей. Другой Питер — совершенно неприметен, там постоянно ходят люди, занятые своими  будничными делами.

В этом другом Питере когда-то также ходили герои Достоевского, и точно так же искали что-то свое: славу, бессмертие, любовь или деньги. Пройдемся в этих местах, где жил и сам Федор Михайлович, хорошо знал район Сенной и поселил там своих персонажей.

На канале Грибоедова. У Сенной площади.

Сенная площадь – частое место действия в романах Достоевского. Здесь Раскольников окончательно решился на убийство старухи. Сам писатель провел на гауптвахте на Сенной двое суток в марте 1874 года за публикацию без особого разрешения заметки «Киргизские депутаты в Петербурге» в журнале «Гражданин».

Гауптвахта. Садовая ул., 37.

— Наутро я вышел по городу побродить, — продолжал князь, лишь только приостановился Рогожин, хотя смех всё еще судорожно и припадочно вздрагивал на его губах, — вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный солдат, в совершенно растерзанном виде. Подходит ко мне: «Купи, барин, крест серебряный, всего за двугривенный отдаю; серебряный!». Вижу в руке у него крест, и, должно быть, только что снял с себя, на голубой, крепко заношенной ленточке, но только настоящий оловянный, с первого взгляда видно, большого размера, осьмиконечный, полного византийского рисунка. Я вынул двугривенный и отдал ему, а крест тут же на себя надел, — и по лицу его видно было, как он доволен, что надул глупого барина, и тотчас же отправился свой крест пропивать, уж это без сомнения. (Ф.М. Достоевский. Идиот).

У бывшей гауптвахты на Сенной.

«Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!».

Дом Парфена Рогожина. Гороховая, 28.

Дом этот был большой, мрачный, в три этажа, без всякой архитектуры, цвету грязно-зеленого. Некоторые, очень, впрочем, немногие дома в этом роде, выстроенные в конце прошлого столетия, уцелели именно в этих улицах Петербурга (в котором всё так скоро меняется) почти без перемены. Строены они прочно, с толстыми стенами и с чрезвычайно редкими окнами; в нижнем этаже окна иногда с решетками. Большею частью внизу меняльная лавка…

В этих домах проживают почти исключительно одни торговые. Подойдя к воротам и взглянув на надпись, князь прочел: «Дом потомственного почетного гражданина Рогожина».

У дома Рогожина на Гороховой.

Гороховая, 28. Здесь жил Парфен Рогожин.

На третьем этаже этого дома (тогда – последнем) Соня Мармеладова снимала низкую комнату, «походившую на сарай» у портного Капернаумова. «Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое.» На этом же этаже поселился позже и Свидригайлов.

На канале Грибоедова. У дома Сони Мармеладовой. Набережная канала Грибоедова, 73.

Набережная канала Грибоедова, 73. Дом, где жила Соня Мармеладова.

Проходя здесь, можно попытаться почувствовать и  оценить всю бездну человеческой души, которая придумывает такое: «Или право имею??»

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С — м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К — ну мосту. (Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание). Столярный переулок и Кокушкин мост.

У дома Раскольникова. На углу Столярного переулка и Гражданской улицы.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! — подумал он с странною улыбкой. — Гм… да… всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости… это уж аксиома… Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся…

А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая… о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и игрушки!» (Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание).

У «Дома Раскольникова» на углу Столярного переулка и Гражданской улицы.

«Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться.»

У «Дома Раскольникова». В память о Достоевском.

Вот она бездна — и даже на каторге:

Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? — говорил он себе. — Тем, что он — злодеяние? Что значит слово «злодеяние»? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову… и довольно! Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг».

Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною.   (Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание).

Там, где бродил Раскольников. Гражданская улица.

— Где вы меня давеча утром видели? — с беспокойством спросил Раскольников.

— Случайно-с… Мне всё кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и с Марфой Петровной семь лет безвыездно проживал, и в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре с Бергом, может быть, полечу.

(Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание).

Вяземская лавра. Московский пр., 2

В этом районе  (в настоящее время на Сенной площади у станций метро «Сенная площадь» и  «Садовая») располагались доходные дома князей Вяземских. Проживание в них стоило недорого и в «Вяземской лавре» находило приют самое бедное, а зачастую и криминальное, население столицы.

«Раскольников преимущественно любил эти места, равно как и все близлежащие переулки, когда выходил без цели на улицу. Тут лохмотья его не обращали на себя ничьего высокомерного внимания, и можно было ходить в каком угодно виде, никого не скандализируя».

Но главное — впереди. 730 шагов насчитал Родион Раскольников до дома старухи-процентщицы.

Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью.

Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя всё еще сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало всё сильнее и сильнее. С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою в — ю улицу.

Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками — портными, слесарями, кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и проч. 

(Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание).

Дом старухи-процентщицы. Набережная канала Грибоедова, 104.

Большой дом-утюг на набережной канала Грибоедова (в те времена Екатерининского канала). Здесь жила «ничтожная» жертва «высшего существа» процентщица Алена Ивановна с сестрой Лизаветой. Вернее, их сюда поселил Достоевский,  прекрасно знавший  в каких домах и кто живет в этом районе.

Да и что такое эти все, все муки прошлого! Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он, впрочем, не мог в этот вечер долго и постоянно о чем-нибудь думать, сосредоточиться на чем-нибудь мыслью; да он ничего бы и не разрешил теперь сознательно; он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое.

Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.

Он не раскрыл ее и теперь, но одна мысль промелькнула в нем: «Разве могут ее убеждения не быть теперь и моими убеждениями? Ее чувства, ее стремления, по крайней мере…

(Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание. Эпилог).

Пожарная часть на Садовой, 58.

У пожарной части на Садовой, 58.

Бывшее полицейское управление на Садовой. Сюда пришел с повинной Раскольников.

Нынешнее полицейское управление и дежурная часть. Садовая, 58. Где-то там современный следователь-психолог Порфирий Петрович?

Питер Достоевского не очень радостный. Хотя даже на канале Грибоедова и в районе Сенной площади можно найти что-то свое. Задушевное. Не связанное с Достоевским.

По Петербургу Достоевского: у Сенной площади.